|
|
Палитра жизни
Комната в синем полумраке. Фотография девушки на столе - сама
девушка очень далеко. Подоконник с улицы завален снегом, снегом покрыто
и все видимое пространство; чуть только выглядывает покосившийся забор,
поодаль - дерево-инвалид, на дереве - хмурая ворона. Весь пейзаж обрамлен
в обшарпанный оконный переплет и скупо посыпается снежком. Передний план
составляют чашка остывшего чаю с тусклым бликом на золотом ободке и дотлевающий
в пепельнице окурок. Главный герой молчит и смотрит в окно уже довольно
продолжительное время. И сцена эта, несмотря на свою статичность и обыденность,
самая трагичная во всем рассказе - вы только вдумайтесь: он сидит, молча,
почти не шевелясь, смотрит в окно, в это однотонное, начинающее голубеть
пространство - и на фоне всего медленно, но неумолимо падают и падают снежинки.
Падают и кружатся снежинки - ведь это страшно, не правда ли?
Но довольно об этом. Ближе к жизни; эти голубые тона придется,
пожалуй, скомпенсировать. Как там бишь говорит теория? Оранжевый? Что бы
это могло означать... Ладно, пяток апельсинов на розовой скатерти в любом
случае не испортят дела. Красное вино в рюмках. Хванчкара? Темновато, но
ничего, сойдет. Наконец, она - рыжая, как солнце в кудряшках и с большущими
глазами - сидит напротив, хлопает ресницами. Вина выпили от души, языки
заплетаются и разговор идет о сексе.
Самое главное, никуда не нужно идти; если потребуется блевать
- таз под кроватью. Впрочем, можно и так, в окно, он придержит за ноги.
Потом она разденется, станет на стул. Ей нравится, когда ее фотографируют
обнаженной; тело ее, несмотря на загар, четко выделяется на фоне бордовых,
с разводами, обоев - и главный герой, икая, разглядывает сквозь объектив
ее диафрагму. Пленка чужая - и фотоаппарат не его; то-то будет сюрприз
товарищу. На ее теле нет симпатичных светлых полосок на тех местах, где
должен быть купальник - что за мода пошла загорать голышом...
Отрубился он почему-то в коридоре, куда пошел, чтобы выплеснуть
стакан вина; из-под двери тянуло холодом - а ему снился золотой пляж, там
было тепло, висело апельсиновое солнце, плескались и загорали шоколадные
девушки. А еще ему страшно хотелось пить - но на пляже не было ни единого
киоска. Главный герой плюнул в сердцах, содрал с неба солнце и стал его
раздраженно чистить - а ветер все что-то тоскливо напевал и напевал под
дверью.
Она спала на диване под пледом, свернувшись калачиком - и во
сне у нее было детское и обиженное лицо. В окно заглядывало оранжевое,
с неживым оттенком, ночное небо - но его никто не хотел видеть.
Утром он, пожелтевший, с больной головой, тупо смотрел в угол;
она же, умыв свое заспанное личико, снова стала рыжей и симпатичной - и
став таковой, тут же стала требовать с него подарок. Ей хотелось джинсы,
на худой конец французские духи...
Впрочем, в жизни бывают картинки и менее яркие. Например,
представьте себе блекло-серое, с разводами, небо. Имеется в виду хороший,
респектабельный серый цвет. В тон небу отливает река, одетая в камень.
Реке лень плеснуть волной, она покрыта мелкой холодной рябью. Завершают
пейзаж и придают ему лоск желтый листок, чуть видный в седой пыли на асфальтовой
дорожке и с нежно-голубым оттенком кусочек неба меж серых разводов.
Главный герой, облокотившись о каменный парапет, вел беседы с
дочкой дипломата. Седая прядь и морщинка вдоль лба... что ж, в конце концов,
это ведь не портит мужчину.
- Знаешь, я тоже люблю все красивое. Я не понимал раньше - как
можно пить шампанское не из хрустальных фужеров. Потом, правда, понял,
каким красивым может быть стекло... но не об этом речь. Просто я хочу сказать,
что существует эстетика и другого порядка.
- Честно говоря, не понимаю я этих модных восторгов по поводу
примитивистов и примитива вообще. Это не для меня.
- Нет, я совсем не то имею в виду. Ну, вот представь себе картинку:
ободранный стол, на столе разломленная буханка хле- ба, граненый стакан
с отбитым краем - один на всех. А еще - открытая консервная банка, набитая
окурками. Крышка неровно вырезана ножом, смята и торчит в сторону. Водка
- в алюминие- вом чайнике, ручка чайника с одной стороны оторвана, так
что наливать нужно осторожно. За столом сидят трое, немилосердно дымят
- и хотя бы кто полсловечка. Окно - настежь, а за ним - темнота, густая,
с фиолетовым оттенком... Ну как, красиво?
- Нет.
- Ладно, тогда мысленно сделаем такую вещь - приделаем ручку
к чайнику. Раз - и все. Он теперь исправный. Как ты находишь такой вид?
- Отвратительно.
- То - то. А теперь мы эту ручку снова оторвем. Согласись, ведь
в этом есть какой-то шарм?
Дочка слушала, наклонив головку. Золотой ободок на его сигарете
неярко мерцал, когда он стряхивал пепел в реку. Река отражала зябкое небо
респектабельного серого цвета.
Впрочем, даже не так. Небо было серо - мышиного оттенка, слегка
разбеленного облаками. Из-за леса высовывалась злая туча цвета сапожного
голенища. Природа изобличала скверное душевное состояние главного героя
- а сам он сидел в крохотной сторожке со щелями, из которых дуло и тупо
смотрел на сковородку со скверно поджаренной яичницей. Несмотря на щели
и холодную погоду, в сторожке было тепло - благо платы за электричество
никто не спрашивал. Болел вот только бурый уродливый ноготь на большом
пальце ноги; он рос вбок, так что даже тапок нельзя было надеть и приходилось
привязывать его к немытой загрубевшей стопе веревочкой. Но пойти к врачу
он боялся, ему казалось, что они вколют ему какого-нибудь зелья, чтобы
быстрее помер и неба не коптил. Откуда взялась эта мысль - Бог весть, но
и он, и другие его знакомые старики верили в это крепко.
Был он совершенно сед. Жена его бросила уже давно, с работы прогнали.
Он частенько повторял фразу, которую где-то услышал, что "пострадал
он не по злобе людской, а от общей неустроенности жизни". Фраза эта
не утешала его, но придавала всей его жизни какую-то логическую завершенность.
Детей у него не было, некому было сдать его в дом престарелых
- так что можно было совершенно беззаботно смотреть черно-белый телевизор,
запивая Кобзона дешевым крашеным портвейном, купленным за собранные в лесу
бутылки.
В этот раз на экране, с трудом двигая челюстью, читало речь первое
лицо в государстве; главный герой смотрел на него, и думал, что он, похоже,
добрейший старикан - ну за что его посадили в Президиум, заставляют часами
читать какую-то галиматью - неужто и в старости человеку нельзя дать отдохнуть?
Главный герой невольно напрягался, чтобы помочь ему выговорить очередное
слово - и, сам того не замечая, плакал крупными пьяными слезами. Ему было
жаль генсека, жаль себя, жаль свою жену - которой достался такой непутевый
муж...
Когда ты совсем один
Волки выли не переставая. Выстроились, как на картине, и хоть
удавись. Удавиться, впрочем, было негде - кругом пустыня, пейзаж однообразный.
Не то что дерева - не видно даже камешка; только и есть, что волки на гребне
ближнего бархана. Огромная низкая луна, длинные черные тени от их черных
силуэтов - картина, полная поэзии - но очень хочется пить. Асланбек откинулся
на спинку сиденья, стал смотреть в другую сторону.
Впрочем, днем пить хотелось еще больше. Жара, желтые пески, белое
солнце. С крыши грузовика далеко видно - и кругом все те же барханы, застывшие,
как прибой на картинке. Наверное, раньше здесь было дно моря. А может быть
давно, миллион лет назад, здесь тоже жили люди, и тоже были совхозы - и
какой-нибудь нерадивый председатель довел все до ручки? Сеял, небось, монокультуру,
гнида! Асланбек даже вздрогнул, так он живо его себе представил. Председатель,
к его изумлению, никакой вины за собой не чувствовал и даже не думал оправдываться.
Толковал все про мелиорацию и ругал райком. Потом медленно растворился.
Мелиорация... А может, они все реки повернули куда-нибудь, и воды не стало?
- осенило Асланбека, но тут он ударился головой о руль и, не успев толком
очнуться, вцепился в него руками. Мелькнула мысль, что заснул на горной
дороге. Несколько секунд не мог прийти в себя. Но очнулся: ночь, луна,
ни души.
Что в такой ситуации обычно слышит человек? Во-первых, тишину;
вдали нет-нет, да залает собака, а где-нибудь поблизости обязательно стрекочет
цикада. Цикада - это не просто каприз природы, она служит для того, чтобы
оттенить тишину, иначе ведь ее не услышишь. Так же как день служит чтобы
оттенить ночь. Так вот, здесь ничего этого не было - слышен был только
волчий вой. Современному человеку трудно представить себе, что вот сейчас
его начнут есть - но все равно кидает в дрожь. А может и потому еще, что
чувствуешь, что они - тоже живые, и им тоже тошно и все опостылело. От
хорошей жизни ведь не завоешь.
Он сидел в машине уже пятый день. Фляга быстро опустела, последние
два дня пил через шланг воду из радиатора. Вода отдавала соляркой и еще
какой-то пакостью, от нее мутило.
Кузов машины был доверху загружен кошмами и опечатан. Лет сто
назад иному баю такое богатство бы и не снилось - но к сожалению, кошму
не съешь и не выпьешь. Так все это останется и будет стоять, - невольно
думалось Асланбеку. А ведь только месяц назад из-за такого-же груза в Чимкенте
его чуть не подстрелили! Поперек горной дороги стоял милицейский "газик",
рядом - грузовик. Посигналили - "стой"! Но, что-то заподозрив,
он сумел протиснуться между грузовиком и скалой и прибавил ходу. Хотя,
конечно, с грузом особо не разгонишься, но обогнать он себя не дал - оттирал
преследователей то к скале, то к пропасти; у его прицепа прострелили шины
- но показался пост ГАИ - и они отстали...
Вообще, в дороге - чего только не бывает! Однажды он проиграл
разом все деньги: возле рынка, где всегда стояло много грузовиков, оказались
игроки в "наперстки". Вначале Асланбек их вообще не заметил -
пять часов езды в раскаленной кабине давали себя знать. Первым делом он
обосновался в чайхане на углу рынка. Под навесом было уютно и прохладно
- а тут еще и арык под ногами. Вначале чайханщик принес чайник и пиалу,
поставил чашку со смесью миндальных орешков, кишмиша и кураги. Асланбек
налил полпиалы зеленого чаю, потом аккуратно снял горячую крышечку с чайника,
вылил чай обратно в чайник. Не дожидаясь, пока чай настоится, налил снова
- и стал пить, заедая кишмишем. Ветра совершенно не было, и весь дым и
чад от жарящихся шашлыков и челонгача, аромат от пекущихся в земляной печи
лепешек и самбусы, плова, греющегося в огромном - барана можно сварить
- казане, - все поднималось к небу; но и от того, что оставалось - с ума
можно было сойти! Асланбек заказал миску плова и самбуса; повар огромной
шумовкой отвесил сразу полную миску плова, темно-оранжевая морковь светилась
среди золотистого риса; потом мелко нарезал на дощечке кусок мяса - и положил
мясо сверху, посыпал нашинкованным луком, вымоченным в слабом уксусе. Когда
Асланбек надкусил хрустящую корочку самбуса, оттуда вырвался горячий пар,
так что даже обожгло нос. Асланбек вспомнил, как его друг Вася, тоже шофер,
добивался правды:"Слушай, почему в самбусе один только лук?!"
"Зачем один лук?! Много лук!" - возмущался повар.
Наевшись до отвала, Асланбек спросил еще чайник чаю, и долго
пил, чашку за чашкой. Выходить на жару так не хотелось! Ласковое солнышко,
что, пробиваясь меж виноградных листьев, рисовало желтые узорные блики
на столе и на заборе, будто обвариволо, стоило выйти из тени. Но идти-то
ведь надо!
И надо же было ему встретить "наперсточников"! Разомлевший
Асланбек сделал первую ставку... Довольно скоро он понял весь нехитрый
механизм обмана - но его охватил азарт. Дело в том, что иногда ему давали
немного выиграть! Он проиграл до копейки все деньги - и свои, и чужие,
что соседи дали ему, чтобы кое-что купить в городе; и денег тех было немало
- ему год работать. Потом жулики быстро куда-то удалились - а Асланбек
остался рассказывать под хохот собравшихся шоферов свои злоключения.
Потом... - но тут он снова очнулся. Наверное, потому, что потом
были не очень-то приятные воспоминания - как он возвращался домой и что
рассказывал соседям. Волки почему-то примолкли - но не уходили с бархана.
Было холодно - и очень хотелось пить. Вот и вспомнил теперь Асланбек ту
чайхану!
Конец
Хотя, вы знаете, я, наверное, как-то некстати закончил этот
рассказ. Ведь всякий, наверное, спросит: "Так его спасли - или волки
съели вашего Асланбека?" Отвечу: "Ну какая вам разница?!"
Хотя нет, вы не так меня поняли, разница, конечно, есть... Ну
да, спасли. Там неподалеку стояли лагерем геологи, и они стали замечать
- каждую ночь волки воют в одном и том же месте. Послали вездеход - ну,
он и спас его. Только вы в самом деле не подумайте, что я садист какой-то,
что мне все равно, выжил человек, или нет. Я, наоборот, вечно за всех переживаю
и всем желаю только хорошего. Если, бывает, и скажешь что-нибудь - так
это только в сердцах. Помню, в детстве, когда "наши" как-то раз
проигрывали на чемпионате мира по хоккею, я им посулил, что их всех расстреляют.
Но ведь это в детстве! И потом, в те года это звучало как-то тихо, мирно
и по-домашнему. Совершенно не раздражало слуха. А впрочем, кого и когда
это раздражало! А сейчас разве не звучат уютно и по-домашнему: инцидент,
конфликт, агрессия... Красивые иностранные слова, приятные для слуха. И
девушка, сообщив вкратце об очередном инциденте (или конфликте), тут же
вскользь назовет количество жертв - и переходит к чему-нибудь веселому,
обхохочешься. Всем на всех наплевать... Не до нас ей, жизни торопливой...
И жизни тоже на нас наплевать, это точно.
Просто я хотел объяснить, о чем этот рассказ, это совершенно
необходимо. Хотя, конечно, это не принято так делать, ведь если никому
непонятно, о чем рассказ - значит, там ни формы, ни содержания... А впрочем,
в рассказе должна быть заключена какая-то энергия. И вот - энергия есть,
а рассказа - нет! Получается улыбка без кота. Ну и что?
Но суть опять-таки не в этом. Я просто что хотел сказать... Ну
вот, не хотел я описывать, как его спасли - а пришлось. Просто суть-то
не в этом, ну, не в этом все дело, вы понимаете? Объясню с самого начала:
почему нас всех интересует в книжке начало и конец (и еще название)? Или
что книжка... если обобщить - а ведь затем и книжки пишутся, чтобы обобщать
- это все равно, как если о жизни человека нам интересно только когда родился
и отчего помер. Но ведь рождение и смерть - это как-бы, если сравнить с
картиной, - только рамка. Рамка! И что же мы? "Когда родился? Понятно.
А когда... Что? А, еще нет..." - И сразу вроде чего-то не хватает.
А главного-то и не спросим никогда. Нет, я все не так объяснил. Лучше скажу
по-другому. Вот ответьте, из вас кто-нибудь видел волков ночью в пустыне
на гребне бархана? Так чего ж тогда Вы к концу рассказа спешите - спасся
- не спасся, ну разве в этом дело?! Просто дело в том, что волки выли не
переставая. Огромная низкая луна, длинные черные тени от их силуэтов...
Понятно, да?
Рассказы были опубликованы в книге "Анна Монсъ" вышедшей в 1996г в издательстве "Линор"
Хостинг проекта осуществляет компания "Зенон Н.С.П.". Спасибо!